№ 297 от 16.10.2003  

Ко Дню матери

Сердце птицы

Память – фантастическое зеркало-мозаика, составленное из отдельных остановленных на долгие годы мгновений, услужливо подсказывает: ошалелое солнце, ввинченное в потолок неба, буквально буравит болотную почву. Та, безвольно распаренная, набухает и раскисает. Постанывая от удовольствия при каждом очередном шаге, она пожирает сапоги. Однообразное многорядье чахлых березок и кряжистых сосен высотой в полтора человеческих роста чередуется с небольшими безлесными полянками-плешинами.

Над болотом со звонким «фи-фи» взлетает небольшой куличок. Сделав круг и остановившись в трепещущем полете, он с беспокойством окрикивает непрошенного гостя: «фи-фи, фи-фи!» Так вот ты каков – кулик весны! Длинные ножки, длинный клюв, черный глаз-бусинка. Теперь твое название мне известно. Смешно сказать, но эта птица так и называется – фифи. Но не стоит испытывать ее терпение. Быстро достаю скрадок-палатку для фотосъемки, раскладываю ее и прячусь. Птица успокоится и сама укажет, где ее гнездо. Куличок затихает, опускается на землю и... исчезает. Что за чертовщина! Осторожно выглядываю – нужно как можно точнее определить место взлета птицы. Так, есть! Скорее туда. Опять в палатку. Замираю. Через две минуты рядом слышу тихий свист фифи и ответный писк птенцов. И, наконец, в кадре вся семейка – четыре птенца и мама. Вот, собрала всех в кучу, примостилась сверху. Греет. На палатку – ноль внимания. Молодчина. Теперь пошли дальше. Это птенцам, а что же мне? Поднатуживаюсь, приподнимаю палатку и, не вылезая, следую за «фифишками» – благо, засидка позволяет это делать. Время от времени останавливаюсь и фотографирую сцены из семейной жизни птиц.

Но выделенные на этот день пленки подходят к концу. Осталось несколько кадров. Самое время напоследок крупным планом сфотографировать птенцов. Сбрасываю с себя палатку и, не обращая внимания на затекшие ноги, бросаюсь к птенцам. Один, второй, еще два. Все. Ишь, разбегаются, шустрые. Фотоаппарат в сторону. Накрываю ладонью птенцов. Испытанное средство. Пусть успокоятся, замрут – и снимок, считай, готов.

В метре от меня раздается легкий, как вздох, шорох. Из задрожавшей травы появляется... фифи-мама. Озабоченная исчезновением своих птенцов и абсолютно ни во что не ставящая огромные размеры лежащего человека, фифи направляется прямо к моим рукам. Доходит до оттопыренного большого пальца и вопросительно смотрит туда, где попискивают ее малыши.

Открываю ладони. И прямо возле рук птица усаживается, накрывая собой птенцов. Недовольно посвистывает на беспокойно высовывающиеся физиономии. Если бы прилетела и села сюда какая-нибудь дурацкая летающая тарелка, я бы и не посмотрел на нее. На моих ладонях фифи обнимала своих птенцов. Бешено стучит сердце, чуть вздрагивают веки. Позвольте, ведь это – МАМА! И чем же она отличается от наших матерей? Тем, что обнимает своих малышей не руками, а крыльями. Вот она сидит совсем рядом с человеком, в сотни раз большим за нее. И не боится. Я вижу – она не боится. Сейчас она не замечает никого. Она снова с ними... И она их любит. Я не сомневаюсь в этом. Птица-мама, пожалуйста, – последний снимок. Лично для меня. Всё, я ухожу.

Игорь БЫШНЕВ, «Птушкi i мы»