Завтра была война

До войны шестнадцатилетний Алексей Кузнецов работал в вагонном депо Брянска-1. Из деревни каждый день отправлялся на работу за 90 километров от дома. Билет был бесплатным, железная дорога рядом. Июньским утром 1941 года вместе с рабочими депо шел на станцию и услышал по репродуктору голос Левитана, объявивший о начале войны. Неожиданностью это не стало. Потому что люди старшего поколения о войне говорили, войну предвидели и чувствовали ее неизбежность.

– Мы тогда формировали вагоны для перевозки военных, делали нары. Знали, что договор с немцами тогда был нужен, чтобы протянуть время. К войне готовились, делали все – возможное и невозможное. И контроль на работе был ужесточен, и военные поставки делались, и вагонный парк готовился к перевозке личного состава. Другое дело – агитация, мол, если будем воевать, то только на чужой территории. Люди старшего поколения понимали, что война – не игрушка, не маневры, а у молодежи бравада была, хотя я, как заместитель секретаря комсомольской организации, был о многом осведомлен.

«Киев бомбили, нам объявили...»

Когда услышали по радио о войне – не было ни ужаса, ни страха. Но приехали в Брянск, а там все только об этом и говорили. Мой возраст был непризывным, но я думал, если позовут – пойду.

Началась эвакуация. Немцы заняли Орел. Часть предприятий уже вывезли из Брянска, а часть оказалась отрезанной. Очень большой наплыв людей был, рыли траншеи перед городом. А мы работали на станции. Прибывали эшелоны с ранеными, шли составы с грузами на фронт. Начались бомбежки. Пришлось увидеть весь этот ужас. Взрывались военные пороховые погреба за городом, на железнодорожной станции взрывались наливные составы. Все горит, калеки, раненые, женщины бегут из эшелонов, кричат. Немцы бросали не только фугасы, было много зажигательных снарядов. Люди горят, бросаются в реку Десну, а плавать не умеют, тонут...

В паровоз снаряд попадает, машинист бежит, ведь паровозный котел взрывается страшней, чем бомба. Взрыв наливного состава ужасное зрелище: горючее факелом зажигается, масла разные – как ракеты в салюте искрами рассыпаются, а если нефть – то сначала вверх, а оттуда бурлящим водопадом. Очень сильно бомбили Брянск-2. Были еще и город Брянск, и Брянск-Балва, где выпускали паровозы «Серго Орджоникидзе», «Иосиф Сталин».

Секретаря комсомольской организации забрали на фронт, Алексей Кузнецов остался за него. Молодежь включили в состав бригады восстановительного поезда и одновременно, хоть и возраст не призывной, по линии комсомола призвали на службу в истребительный батальон. Надо было обезвреживать диверсантов, они пробирались к городу, и, как стемнеет, пускали ракеты.

– Однажды средь бела дня фашистский самолет был подбит зенитчиками, от него отделились два парашютиста. Один управлял парашютом, стараясь подальше уйти от городской черты в глубь леса. Мы – на машину с военными, приехали в лес, разбрелись. Командир сказал, чтоб пацаны подальше держались, это дело военных. Одного сразу взяли, еще парашют не убрал. Второго искали долго, он переодет был в гражданское...

Уже позже, когда немецкие войска обошли станцию Брянск-1 и двинулись дальше, все пути были перекрыты. Администрация депо собрала молодых рабочих: «Вот что, ребята, разъезжайтесь домой. Все мы уйдем в лес, здесь оставаться нельзя».

– Так я стал связным в партизанском отряде имени Калинина. Одни уничтожали эшелоны, другие вели наблюдение за передвижением войск в железнодорожном узле Брянск.

Составы немцев шли на восток. Однажды на станцию прибыл военный немецкий эшелон, был очень сильный туман. Рабочий депо, которому я приносил еду, подсказал, что к приходу следующего состава нужно перевести стрелку. Один эшелон пошел на другой на большой скорости на зеленый семафор. Что там творилось – бомбы, кони, люди... Потом немцы сгоняли жителей разбирать завалы. Начались поиски виновных. Из нашей деревни взяли в заложники меня и еще четверых: предупредили, если в течение месяца на этом участке произойдет взрыв, всех расстреляют. Так я очутился в тюрьме...

– Когда вышел, направили ко мне на связь человека от партизан. Он работал в депо осмотрщиком вагонов. Когда шел от меня, его остановили немцы и заставили раздеться, а у него под одеждой оказались галифе. При встрече со мной он оставил пистолет, а не подумал про военные брюки. Расстреляли его из-за этих брюк. Вывели за деревню и расстреляли. Даже не закопали...

Я два года работал по заданию, выяснял, какие эшелоны следуют через станцию, куда, что везут. А в 43-ем году освободили Орел. Меня призвали в армию. Сначала в запасную часть. Там за две недели объясняли, как с оружием обращаться – и на фронт. Но я до войны занимался в ДОСААФ – Добровольном обществе содействия армии, авиации и флоту. Я стрелял хорошо. Попал в роту автоматчиков, потом в пулеметную роту.

Боевое крещение

– В городе Карачеве, на пути между Брянском и Орлом, было мое боевое крещение. Там же получил первое ранение в ногу. Санинструктор посмотрел, говорит, заживет, как на собаке. Ну а дальше был Ленинградский фронт, потом опять Центральный. Служил в разведке. Трижды меня забрасывали в тыл, трижды ранен. Одиннадцать «языков» на счету.

– Немецкого коменданта Могилева пришлось брать. В город мы вошли, но наши войска растянулись во время наступления. Немцы воспользовались паузой и заняли оборону. Командир дивизии генерал Лазаренко решил идти вперед, поднял войска, разведку. Когда началось наступление, километров за 12 за Могилевом, разведчики натолкнулись на группу немцев – около 40 человек. Я был тогда помощником командира взвода. Комдив сказал: «Ребята, эта группа возложена на вас», и приказал уничтожить немцев. Но они такой огонь дали! Мы залегли в леске. Лазаренко отдал команду – открыть минометный огонь. Часть была уничтожена, остальные подняли руки и сдались. Мы еще не знали, что среди них комендант Могилева. Он оказался в солдатской форме без погон, а штаны у него кожаные. Птица непонятная – но солдаты немецкие сами его выдали. А Лазаренко, комдив наш, погиб.

– Принимал участие в освобождении Гродно. Забросили нашу группу 14 июля, за два дня до прибытия войск, в район Понемуни. Задача была: определить, будет ли усиливаться подкрепление фашистских войск со стороны Сопоцкина. Из-под Каменки, где был штаб нашей стрелковой дивизии, нас подбросили ночью на машинах к берегу Немана, часть группы пешком добиралась. По карте было определено место переправы. Нас было десять человек, в том числе санинструктор-девушка, минер, радист с аппаратурой, один из нас нес питание для рации. Остановились мы у берега, стали обсуждать, как перебираться. Неман беспрерывно патрулировался – то катера, то ракеты.

Мы полагали, что нас никто не видит. А нас заметил местный житель, показал нам, где его лодка. Три человека с оружием и рацией переправились через Неман на лодке примерно метрах в 400 выше по течению от моста в Румлево. Остальная группа перешла его вброд. На той стороне в кустах выждали – все спокойно. Пошли в Лососно и находились там полные сутки, а по рации передали, что подкрепления у немцев нет. Нам приказали направляться в район Сопоцкина.

Речку Лососянку решили перейти ночью у мельницы. Она работала. Там раньше был каскад мельниц, но остальные все были подорваны. Только стали выходить к мосту, а по дороге немцы шли. Тихо кругом, они нас не слышали. Один дал очередь из автомата по кустам. Попал в Наденьку нашу, санинструктора, тяжело ранил ее. Сказала только: «Все кончено», но она еще жива была...

Нам было приказано не входить в контакт с жителями и не вступать в бой. Но мы вынуждены были обратиться к хозяевам мельницы, чтобы оставить Надю. Мы предупредили хозяев, что не сегодня-завтра подойдут войска. Все ли они сделали по-божески, не могу сказать...

На пути в Берлин

Потом я принимал участие в боях за Кенигсберг и Гдыню, освобождал Варшаву, воевал на Одере и дошел до Берлина. На пути в Берлин нас, разведчиков, садили на танки. Многие не от пуль и снарядов погибали, в ночное время человек на броне не удерживался – выстрел и огонь оглушали и ослепляли. Река Шпрее была пристреляна немцами на сплошное поражение. Но каждый хотел первым попасть на рейхстаг с флагом. Групп, получивших такое задание, было много. Нашлись солдаты, которые под мостом на руках перебрались через реку. Немцы понимали, что если переправился хоть один солдат, придут другие. Перед рейхстагом осталось много раненых солдат. Их уносили, они прощались с друзьями. Огонь из зданий и подвальных помещений постепенно стихал...

Война для Алексея Кузнецова на этом не закончилась. Его отец погиб на фронте, мать умерла вскоре после того, как младший брат принес домой «игрушку» – запал, взрыв которого оторвал ему обе руки.

Записала Наталья МАКУШИНА