– Есть ли здесь сегодня особо любимые вами картины?

– Я бы не сказал, что что-то выделяю. Ведь картины – они как дети. Трудно сказать – любишь не любишь, нравится не нравится... Каждая работа – это отдельная тема. Она на данный момент была важной. Вот, например, последняя работа, которой и открывается выставка, – «Зов». Она была важной совсем недавно. Просящему да дастся. Нужно, наверное, постоянно что-то просить у высшего мира. Если мы не просим, как же нам дадут?

– Одна из последних ваших выставок проходила в Белостоке, в Центре православия. Это связано с внутренним состоянием и соответственно, с тематикой той выставки?

– Нет, чисто темы православия не было. Мне просто предложили сделать выставку в Белостоке. А что касается моих работ, то я считаю, что они более теософские, чем религиозные. Например, «Уплотнение в материю» – если бы можно было писать песком, я бы написал ее песком... Вот есть такая притча: Бог создал Адама и Еву. В моем понимании никаких Адама и Евы никогда не существовало. Был плавный переход, эволюция из тонкого состояния в более плотную материю – как создавалась любая планета, как создавалась Земля... Вот точно так же и человек.

– А как вы сами определяете стиль своих работ?

– Вы видите сами, что здесь есть достаточно авангардные работы, есть что-то напоминающее «сюр»... Я не ставлю перед собой задачу стиля, но для себя я использую такое определение, как суперментализм. Это все, что переходит в более высокую ментальность.

– Картина «Урок истории» – это дань времени?

– Вообще-то мне очень нравится символ «Погони». Просто символ, я не ударяюсь в политику. В нем очень много смысла, а ведь не каждый вдумается в то, что означает бело-красно-белый цвет. Для меня белый – цвет чистоты, красный – цвет духа. Что может быть прекраснее этого символа! А «Погоня» – это как бы урок истории, который идет к нам сквозь время.

– Если бы вам выпала возможность выставляться с кем-то из художников нового поколения, вы бы дали свое согласие? И если да, то с кем?

– Конечно согласился бы! Таыких художников много. Например, с Андреем Филипповичем, с Валерой Молодченко – у него шикарные пейзажи... Все вместе прекрасно смотрелось бы – и пейзажи, и эти работы. От соседства они бы только выиграли.

– Время привносит в искусство новое. Как вы думаете, случится ли эволюция в технике написания картин?

– Я как-то смотрел по «Культуре» интересную передачу. Московский художник высказывался по поводу того, что на волне 1990 – 95-го годов в поезд успеха сел тот, кто успел в него сесть. Напридумали всякое множество техник, технологий, писали непонятные картины – все только для того, чтобы заинтриговать зрителя. Не обязательно, что они что-то понимали в них сами или пытались что-то передать – нет! Мне кажется, что не в технике дело. Каждая работа – как ребенок, и отношение к ней должно быть индивидуальное. Не должно быть шаблонов, повесил на стену и все – авангард. В этом шаблоне ты неспокойно себя чувствуешь, ты уже закомплексован. Как решится работа – нужно доверять себе, своему более высокому сознанию. А потом как она будет, так она и будет, в общем-то.

– А как вы относитесь к тому, чтобы воплотить идею на холсте, например, пульверизатором?

– Чтобы что-то узнать, нужно что-то использовать. Конечно, это здорово. Но факт в другом – в том, что ты выражаешь эту мысль, что ты – первый зритель. И прежде всего должен убедить самого себя в том, что делаешь. А с техникой все может быть. Я когда-то использовал и пульверизатор, и коллаж, и объемные наклейки – лапти приклеивал... Все может быть.

– Есть ли у вас какое-то чувство окончания работы, когда картина завершена – вот пройден этап? Или как это ощущается?

– Нет, в общем-то. По ходу работы испытываешь какое-то удовлетворение. Вот эта работа, «Уплотнение в материю», я знаю, что чем она, допустим, дорога мне. Работая с ней, я пережил духовное переживание. Когда я закончил ее и назавтра пришел в мастерскую, то у меня было такое ощущение, что это не я написал... Гул в голове стоял, какое-то переживание было. Ведь по сути дела Пушкин счастливым человеком был – он ни одного своего стихотворения не написал без вдохновения. А тут такое счастье выпало, что однажды посетило НЕЧТО. Я не могу объяснить этого, но нечто.

– Кто-то сделал сравнение, что язык искусства – это молитва, а заниматься искусством – это все равно, что говорить с Богом...

– Я считаю, что искусство – это вообще-то прекрасная духовная практика. Есть такое понятие на Востоке, как садхана. Мне кажется. что искусство – это то же самое: если ты даешь какой-то обет, то возникает просто потребность. И ты живешь так, а не иначе.

– Бывало ли с вами так: после окончания какой-то работы менялось что-то в жизни.

– Таких резких скачков не было. Но эволюция, естественно, происходит. Только не работы меняют человека, а по мере написания работы изменяешься сам, а оттого и все вокруг меняется. Я бы так сказал.

– Ваши картины сейчас уже живут своей собственной жизнью?

– Да, каждая, наверное.

– Меняется ли ваше к ним отношение?

– Да! Я больше не хочу их видеть, честно говоря! Уже сейчас у меня другие планы, а этот этап закончен.

А о своих планах Вацлав Спорский умолчал. Остается надеяться на то, что эта встреча с автором для гродненцев – не последняя.

Алеся ЛЕЙ