Этот свой экзамен я запомнил на всю жизнь. Стояло безумно жаркое лето, впору было умереть – не то, что проверять сочинения медалистов. Тем более, что кроме экзамена у меня была еще одна забота. Заботой был 9 «Б» класс. Целый год этот класс отдувался за всю среднюю школу № 20 на всевозможных проверках, давал открытые уроки, выступал на концертах. И – учился. Впереди маячила цель: летом мы едем в Михайловское, на праздник поэзии. Мы готовились, читали Пушкина, дети работали на стройке, зарабатывая деньги. Когда стало ясно, что денег не хватило, я пошел в горком комсомола к Толе Подгорному, который помнил меня еще с университетских времен. Подгорный, первый секретарь горкома, выделил недостающую тысячу. И мы решили ехать. Мы не учли лишь того, что дату экзаменов назначает не школа. И экзаменационные медальные сочинения проверяются не так, как обычные, годовые. Поэтому когда все совпало, стало понятно: праздник поэзии в Михайловском перенести нельзя, и сочинения проверить я тоже не успеваю – две стопки сочинений, на самом верху которых лежало пять медальных работ. А завтра нужно было ехать.

Дети и родители 9 «Б» собрались в классе. С вещами. Палатки, котелки, лопаты и прочий походный скарб. Я пришел и честно сказал: «Люди, я не успеваю. Езжайте без меня». Не помню, кто первый из них сказал: «Мы без вас не поедем». По-моему, Наташка Баринова. А может быть, и нет. Не помню. Но я тогда воспринял это как шутку. И лишь для очистки совести остался ночью проверять сочинения. Проверять медальные я не мог. Это делается лишь в предельно спокойном состоянии. Для этого девятиклассники должны были уехать. А я – остаться...

В восемь часов утра пришел автобус. 9 «Б» загрузил имущество, я махнул рукой из окна – но автобус остался. Они ждали. Я сидел и проверял сочинения. Мыслей не было. Ошибки пропускались, поэтому приходилось снова и снова возвращаться к ним, ловить себя...

В двенадцать часов коллеги, составлявшие экзаменационную комиссию, ушли обедать. Я тупо смотрел в чье-то сочинение, понимая, что его я даже не читаю. В час дня ворвалась Лилия Антоновна Оверко: «Шурик! Вон отсюда! Тебя дети ждут – понимаешь? Ты не можешь их обманывать! Езжай!» – «А сочинения?» – «Проверим без тебя! Мы все так решили. Шахно (завуч, гениальный методист, умная, властная женщина – авт.) тоже согласилась! Чтоб духу твоего здесь не было! Езжай!».

Осовелый, невыспавшийся, я вполз в автобус. Водители смотрели на меня, как на марсианина: шесть часов они торчали на месте, вместо того, чтобы ехать – и все из-за чего?! Из-за кого?! Из-за какого-то учителя, который просто не рассчитал время?!

Мы съездили тогда в Михайловское. Мы заехали в Новгород и Псков. Это было самое жаркое лето моей жизни. Нас жрали комары, а мы пели в автобусе под гитару Маринки Грибок, и Лиля Сафина декламировала свои стихи.

Из Михайловского я позвонил в Гродно. Лилия Антоновна подошла к телефону: «Хрен с тобой, Шурик! Привези нам что-нибудь. Книжку какую-нибудь. Живы будут твои медалисты...»

Это был самый главный урок на всю жизнь. Урок, который преподал не я. Мне его преподали все – и коллеги, и дети.

Я редко бываю в двадцатой школе. Из Минска особо не наездишься. Но я приехал на вечер встречи с выпускниками. Просто потому, что затосковал о них. Затосковал о благословенных для учителя восьмидесятых годах, когда хотелось работать, а тебе за эту работу в удовольствие еще и платили какие-то деньги. О детях, которые все понимали. О коллегах...

Иных уж нет, а те – далече...

Умерли Лилия Антоновна Оверко, величественная рыжеволосая красавица, и добрая милая Галина Вячеславовна Лавская. Как они обе мне помогали в первый год моей работы в школе!

Умерла Наташа Петрова, из моего первого выпуска, умевшая быть настоящим бескорыстным другом. Трагически ушел из жизни Пашка Дриневский, весельчак, любимец одноклассниц; в том автобусе, везшем нас всех в Михайловское, он сидел вместе с Пашкой Бубко и Славкой Климентёнком на заднем сиденье и распевал что-то разухабистое. В Америке – Марина Грибок и Наташа Лепнева, в Швейцарии – Генка Белоконь.

В строю по-прежнему Нина Ивановна Афанасьева, моя наставница, у которой педагогический стаж – как мой возраст. Работают Ирина Иосифовна Шинкарь, Раиса Николаевна Януто, Анна Александровна Шахно. Работают, учат более молодых.

... Из того, моего первого выпуска, собралось пятнадцать человек. Мы сели в классе у Лилии Ивановны Свертоки, их классной, которая не изменилась с тех пор совсем – чего не скажешь о нас. Мы выпили шампанского, вспомнили прошлую жизнь – и разошлись.

Время разбрасывает нас, словно опавшие листья осенью. Я держал в руках фотографию моего первого выпуска, смотрел на их лица. Молодые, светлые, радостные. Они почти не изменились. Хотя у них семьи, и «своих девчонок» я целовал в щечку, лишь взглядом спросив разрешения у мужей. Те вежливо опускали глаза: ну, чего с тебя взять, из тебя уже песок сыплется...

***

Когда я уходил из двадцатой школы, наша директриса, Анна Александровна Зылькова сказала мне: «Ты еще будешь тосковать. Ты будешь возвращаться сюда». И я все время возвращаюсь. Во сне. Мне снится, будто я иду длинным школьным коридором во время переменки, и какой-то шкет из начальной школы с размаху, не глядя перед собой, головой стукается мне в живот. И я просыпаюсь, словно от боли.

Геннадий Шпаликов, тот самый, который написал сценарий «Я шагаю по Москве», придумал когда-то четыре строчки:

По несчастью, или к счастью, –

Истина проста:

Никогда не возвращайся

В прежние места.

Неправда. Нельзя не возвращаться туда, откуда ты вышел. Ведь к матери ты возвращаешься все время. Даже тогда, когда ее уже нет на свете.

Любимая моя двадцатая! Дети мои! Учителя мои и коллеги! Какие мы были тогда счастливые! Может быть, потому, что не успели вступить еще в возраст потерь...

Александр

ФЕДУТА