Я учился в средней школе № 15 г. Гродно имени Д.М. Карбышева. В первом классе нас прослушали и отобрали двух человек для работы в карбышевском музее. Так я оказался экскурсоводом музея, под знаком которого прошло десять лет моей жизни. Десять лет я рассказывал другим – и изучал сам – жизнь легендарного генерала, который предпочел мучительную смерть существованию предателя. Это был хороший урок. Я бы даже сказал – главный урок.

Преподали нам его два человека. Первый – Мария Яковлевна Подберезская, которая работала тогда заместителем директора школы по воспитательной работе. Она проводила с нами дни напролет, заставляя вчитываться, вдумываться, учить и заучивать. Мне кажется, я и сегодня ночью проснусь и повторю вслух, не сбившись, текст своей первой экскурсии: «Дорогие гости, вы находитесь в мемориальном музее Героя Советского Союза генерал-лейтенанта инженерных войск Дмитрия Михайловича Карбышева». Эти слова доверили произносить мне, первокласснику, стоя в углу маленького двухкомнатного музея, вход в который был с заднего двора нашей школы. И дальше – до права открыть первую экскурсию в новом, специально – и с нашим участием! – построенном музейном здании. Это был последний, выпускной год моей школьной жизни.

И второй человек – Василий Петрович Сукристик. Директор нашей школы. Наш директор. Суховатый, сдержанный фронтовик, он жил школой, день за днем отдавая ей всего себя. Каждый раз он ставил перед школой цель – и все, учителя и ученики, работали для того, чтобы эта фантастическая цель претворилась в жизнь. Сначала мы собирали деньги на памятник Карбышеву, зарабатывали их на субботниках, потом – на новое здание музея. Потом мы боролись за право принимать у себя в школе очередной всесоюзный съезд юных карбышевцев. Нам никто этого не навязывал – просто его желание становилось нашим желанием самым естественным образом. Василий Петрович просто мечтал вслух – а дальше мечты реализовывались в планы, планы – в действия... Это и была – идеологическая работа. Потому что воспитательный процесс, всего лишь составной частью которого является идеология, не может протекать нормально, если он привнесен искусственно, а не осознан, не принят и учителем, и учеником. Ибо еще Лев Толстой писал: «Процесс воспитания есть процесс обоюдоострый».

Василий Петрович воспитывал нас – и продолжал воспитываться сам. И когда с памятника Карбышеву, поставленного во дворе нашей школы, сдернули белое покрывало, мы просто ахнули: так похож был памятник на нашего директора. Или директор был похож на Карбышева. Потому что и для него, и для генерала, принявшего смерть в Маутхаузене, слово «честь» не было пустым звуком. И оба вели себя – как люди чести, как рыцари.

Я не случайно вспомнил о Василии Петровиче и его уроках. Уж он-то, идеальный коммунист, хорошо знал, что идеология не возникает на основе пустоты и цинизма, не выбирается рассудочно, путем взвешивания достоинств и недостатков. Думаю, его просто покоробило бы то, что услышал бы он с телеэкранов родной Беларуси. Будь он, конечно, жив.

Что же предлагают нам, живым? Реанимировать, восстановить механизм идеологической работы – такой, каким запомнил его лектор шкловского районного общества «Знание». Я понимаю, он не виноват, у него в жизни не было такого учителя идеологии, как Василий Петрович. Не повезло человеку. Но это вовсе не делает его «идеологию» более привлекательной. Потому что для него – и, вероятно, для всего нашего государства в уже очень скором времени – идеология – это не действие, не совместная работа, а пропаганда, причем, в самом дешевом ее виде: послать лектора, повесить картинку, выпустить газету и показать телепередачу. И что – в это кто-нибудь поверит? Василий Петрович сделал свою идеологию основой строительства. Каждое новое поколение школьников оставляло после себя следы конкретных дел – памятник во дворе, здание музея, обустроенный стадион. Каждый раз, когда совет пионерской дружины или комитет комсомола школы сдавали дела, они отчитывались на сборе или на собрании: «Мы заработали столько-то денег, на эти деньги можно купить столько-то кирпичей...» – или чего-нибудь еще. Причем, главным было: «Заработали!» Сами! Говорилось об этом с нескрываемой и совершенно заслуженной гордостью. Это было правдой: любой неверующий Фома мог пойти и пощупать эти кирпичи, влезть на выросшую за год кладку музейной стены, пойти и положить цветок к подножию памятника. Мы это сделали сами!

Что предлагают нам нынешние идеологи? Я очень хотел бы побеседовать с ними в прямом эфире государственного телевидения. Например, гродненского областного. Как и положено нормальному человеку, готов взять на себя обязательство не ругать наши власти (ибо без этого обязательства меня просто не выпустят на экран, я это понимаю). Но пусть представитель власти в качестве встречной любезности возьмет на себя обязательство отвечать мне честно и по существу. Например: понятно, что восстановят посты заместителей глав местной администрации по идеологии. И о чем они будут рассказывать народу? Об успехах какого строительства? Рабочие «Азота» поверят в рост производства? Школьные учителя согласятся с тем, что жить стало лучше? Врачи позволят, чтобы им втирали очки по поводу того, что рост цен якобы прекращен? «Конечно, – возразит мне читатель, – ведь они будут при этом молчать!» «Нет, дорогой читатель, – возражу я ему, – они будут молчать, но молчание только для школьников означает согласие».

Молчание бывает разным. «Народ безмолвствует» – это тоже форма молчания, но отнюдь не форма выражения согласия. Просто эти люди все еще боятся. Боятся потерять работу. Боятся понять, что именно их молчание обретает юридическую форму, становится основанием для того, чтобы жизнь все продолжала ухудшаться. Ведь даже самый мыслящий чиновник оправдывает себя: «Народ молчит? Молчит. Значит, у меня есть поддержка. Значит нужно работать так, как работаем». И жить так, как живем.

Генерал Карбышев сказал перед смертью (как часто повторяли эти слова экскурсоводы музея гродненской школы № 15!): «Бодрее, товарищи! Думайте о своей Родине, и мужество не покинет вас!» Помню, как добивалась от нас единственно правильной интонации Мария Яковлевна Подберезская! Интересно, сможет ли добиться от новых лекторов столь же правильной интонации Мария Михайловна Бирюкова? И верит ли она сама в то, что все происходящее – правильно?

Александр Федута