В те баснословные, как сейчас понимаешь, времена «БДГ» выходила один раз в неделю. Один раз в неделю приходилось и писать. О политике. Поначалу писал о том, что знал, и о тех, кого знал. О президенте и Администрации. О людях, с кем проработал год. Было жаль. Это ведь для нынешнего предпринимателя фамилия «Тозик» вызывает в памяти ассоциацию с «зачисткой», схожей с «зачисткой» чеченского аула. А я вспоминаю о вечерах с Анатолием Афанасьевичем, о выпитых чаях-лимонах (кофе полковник – тогда полковник, сейчас генерал – Тозик не любит). Умный, приличный человек. И много еще таких было там в те времена. Сейчас – не знаю. Людям вообще свойственно меняться. Да иных уж и нет, а те – далече...

Потом воспоминания надоели самому мне. Происходило много чего интересного, стоило анализировать не прошлое, а настоящее. И я писал о том, чему свидетелями мы не только были, но и оставались, что происходило сию минуту, сейчас, миг назад.

Я помню, как в жаркий апрельский день 1996 года я спустился из редакции газеты (она была тогда на Площади Свободы, в «высотке», буквально нависающей над мостом, ведущим на проспект Машерова) по лестнице на Немигу (через несколько лет там погибнут в давке 53 человека), чтобы поехать к академику Владимиру Платонову (бывшему президенту Академии Наук, живущему и сейчас за границей). Троллейбусы проходили мимо меня, битком набитые людьми, и я не понимал, что происходит. А потом транспорт и вовсе перестал ходить. И по улице Максима Богдановича, от Троицкого предместья, вдруг показалась человеческая лава, над которой реяли уже полузапретные бело-красно-белые флаги. Лава текла мне навстречу. Вот я начал различать отдельные фигуры. Вот я узнал идущих впереди Геннадия Карпенко, медленного, огромного, и Юрия Ходыко, еще не успевшего постареть от безысходности жизни в нашей стране. Ходыко оторвался от колонны – и я оглянулся, чтобы понять, куда он идет так быстро – и увидел ОМОН в полной боевой готовности. Это был день Чернобыльского Шляха – самой массовой акции за все время лукашенковского правления. Я помню его – и ее – памятью газетчика, самой точной и надежной, потому что – выборочной.

Я помню в деталях ночи и дни перед референдумом 1996 года. Меня пускали в здание Верховного Совета по удостоверению «БДГ». Это была лучшая рекомендация. Для опальных депутатов «БДГ» была главной газетой страны, потому что она заменяла им и отобранное телевидение, и узурпированные государственные газеты. «БДГ» выходила в свет уже два дня в неделю, и те немногочисленные журналисты, кто ее делал в те времена, чувствовали себя «революцией мобилизованными и призванными». Я был на лестнице, ведущей от кабинета председателя Верховного Совета в холл между двумя крыльями Дома Правительства, в тот момент, когда на ступеньках этой лестницы стояли Шарецкий, Строев и Селезнев – им предстояло ехать на переговоры с Лукашенко. И уже было понятно, что демократия проиграла, потому что параллельно с этими переговорами шли другие, в ходе которых депутатов запугивали, демонстрируя им копии постановлений о возбуждении уголовного дела в отношении их родственников. И когда я вышел из Дома Правительства на Площадь Независимости, где у подножия чугунного Ильича мерзло полторы тысячи человек во главе со Славой Сивчиком, едва успевшим оправиться после двадцатидневной сухой голодовки, что я смог им ответить на вечный вопрос: «Что там?» Что нас предали? Именно это я им тогда и сказал...

Я помню, наконец, свое дежурство в редакции в мае 1999 года. Позвонили из «Интерфакса» и сказали: «Кажется, исчез Захаренко». Мы не поверили. Марцев сказал тогда: «Пишите, конечно, но если он появится после запоя – как я по нему врежу!» Не появился, не вернулся Юрий Николаевич. А потом исчез Гончар, словно... Господи, лучше бы он был жив!

Сейчас я понимаю, как никогда, что газета сделала меня свидетелем и участником Истории.

Вероятно, именно поэтому ее и пытаются сегодня закрыть. Потому что «БДГ» сделала каждого своего читателя свидетелем и участником Истории. Сознательным свидетелем. Человеком, который не имеет права сказать: «А я не знал, что происходило все это время с моей страной!»

А закрыть «БДГ» пытались всегда. В январе 1995 года, когда ее изгнали из главной государственной типографии – Дома Печати. В мае 1995 года, когда ей запретили печататься и во всех других государственных типографиях. В августе 1995 года, когда ее попытались выдворить из государственной системы доставки газет – из почтовых ящиков и газетных киосков.

Я хорошо помню, как звонили и приезжали в редакцию читатели, чтобы получить свежий номер. Менее чем за месяц «БДГ» сумела восстановить свыше 80 % своих подписчиков. И выжила. И не только сохранила тираж, но и продолжала его наращивать. Потому что читатели знали: если власть пытается убить газету, значит, газета говорит правду.

Я не работаю сегодня в «БДГ» – так сложилась жизнь, — но остаюсь ее верным читателем и подписчиком. Узнав, что газету опять закрывают, я пошел на почту и подписался на нее. Это была моя форма протеста, вполне доступная для любого здравомыслящего человека. В четверг, 5 мая, когда вы будете держать в руках этот номер «Биржи информации», я отнесу свой корешок от подписной квитанции в редакцию «БДГ», чтобы они знали, куда посылать мне газету, если она будет выходить под новым именем.

И хотя лишних денег не бывает, я могу лишь просить тех, кто знает меня и, быть может, хоть немного верит мне: поступите так же. Подпишитесь на «БДГ» и отправьте копию корешка квитанции факсом или письмом по почте в редакцию. И это будет та форма протеста, при которой никому из вас ничего не грозит.

Подпишитесь на независимые издания. Их много в Беларуси. Все еще много. Газеты существуют до тех пор, пока у них остаются читатели. И, поддерживая их, вы тем самым делаетесь хоть немного свободнее сами. Иначе закрытие газеты превратится в закрытие того слабого источника свежего воздуха, здравой мысли и честного слова, которые все еще сохраняют нас, белорусов, как неотъемлемую часть биологического вида homo sapiens.

Александр ФЕДУТА